Поручик в отставке, начинающий журналист Александр Куприн в 1896 году приехал в Юзовку, чтобы написать о ее заводах. Его попутчиком был инженер Михаил Карышев. Они остановились в гостинице «Европейская» — новенькой, построенной вместо сгоревшего постоялого двора. «Из окна гостиницы, — писал Куприн, — была видна вся сказочная иллюминация завода, и мы поминутно вскакивали с постелей, чтобы еще раз на нее поглядеть».
Юзовка, из которой вырастет Донецк, поразила Куприна. Он остался в Донбассе, в Енакиево, чтобы написать повесть «Молох» — ее публикация сделала автора знаменитым. Спустя десятилетия писатель вернулся к донбасской теме, чтобы защитить обвиняемых по «Шахтинскому делу». О том, чем для Куприна стал Донбасс, Донецкое агентство новостей рассказывает в день рождения русского классика.
Как утопить карьеру
Офицерская карьера Куприна закончилась за два года до его приезда в Юзовку. По сути он утопил ее в Днепре.
Было так. Летом 1893 года молодого офицера, детство и юность которого прошли в Москве, вызвали из Проскурова (Хмельницкий), где стоял его пехотный полк, в Петербург для экзаменов в военную академию. В Киеве он встретился с друзьями, и они отправились на берег Днепра, в ресторан, устроенный на старой барже.
В ресторане офицеры сели за свободный столик, но к ним подошел околоточный и заявил, что это место занято для пристава. Военные не хотели уходить, завязался спор, околоточный потребовал, чтобы у компании не принимали заказ. Тогда Куприн, по воспоминаниям его первой жены Марии Куприной-Иорданской, выбросил околоточного за борт: «Баржа стояла почти у самого берега на мелком месте, поэтому когда околоточный поднялся, то вода оказалась ему немного выше пояса. А весь он был в песке и тине. Публика хохотала и аплодировала».
Из-за скандала Куприну запретили поступать в академию. Дальнейшая служба была в тягость, и спустя год он ушел отставку. Гражданской профессии у него не было, но в петербургском журнале «Русское богатство» вышла его первая повесть «Впотьмах», и Александр Иванович решил заняться литературой. Он переехал в Киев и стал писать сразу в несколько газет. Одна из них, «Киевлянин», и направила его в Юзовку.
Волшебник страны Юз
Металлургический завод с рабочим поселком Юзовка построили в 1870-е годы. Поселение назвали в честь британского промышленника и учредителя Новороссийского общества каменноугольного, железного, стального и рельсового производства Ивана Яковлевича Юза, настоящее имя которого было Джон Хьюз.
О богатых залежах Новороссии Хьюз узнал, будучи директором английского завода в Миллуолле — тот занимался укреплением форта «Константин» в Кронштадте. В 1869 году он купил землю в Екатеринославской губернии, за короткое время создал компанию с капиталом 300 тыс. фунтов стерлингов и летом 1870 года приплыл в Россию на восьми кораблях со всем оборудованием и сотней опытных металлургов и горняков, в основном из его родного Уэльса.
Куприн так описывает эту историю, успевшую за четверть века обрасти легендами: «Покойный Иваныч Юз после севастопольской кампании (имеется в виду оборона Севастополя в 1854–1855 годах — прим. ДАН) служил простым котельным матросом в Кронштадте. Ну-с, пришлось ему как-то в конце шестидесятых годов в Екатеринославской губернии побывать; видит, богатеющая земля: и руда, и уголь каменный, и известняк — все, что только хочешь… Он сейчас в Лондон. Подался к одному тамошнему мильонщику, к другому, к третьему. Да так дело двинул, что в несколько месяцев огромный капитал собрал… И пошла работа».
«Иваныча» такой пересказ, наверное, удивил бы. Возможно, порадовал. При жизни Джон Хьюз сделал многое, чтобы оставить о себе добрую память. Он построил в Юзовке больницу, школы, бани, чайные и пожарную часть; получил разрешение и правительственную ссуду на строительство отдельной ветки от Юзовки к Азовско-Харьковской железной дороге.
Процветало и само предприятие. Оно первым в России стало использовать для производства коксующийся уголь и вышло на первое место в стране по выплавке чугуна. В 1889 году, в год смерти Юза, возле основанного им поселка запустили машиностроительный и чугунолитейный заводы, открыли мастерскую по ремонту горно-шахтного оборудования — будущий Рутченковский машиностроительный завод.
«Это был настоящий город из красного кирпича, — писал Куприн в повести „Молох“, — с лесом высоко торчащих в воздухе закопченных труб, город, весь пропитанный запахом серы и железного угара, оглушаемый вечным, несмолкаемым грохотом… Человеческий труд кипел здесь, как огромный, сложный и точный механизм. Тысячи людей — инженеров, каменщиков, механиков, плотников, слесарей, землекопов, столяров и кузнецов — собрались сюда с разных концов земли, чтобы, повинуясь железному закону борьбы за существование, отдать свои силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса».
Увиденное так впечатлило Куприна, что он решил задержаться в Донбассе: созревал сюжет повести «Молох», появились идеи других очерков и рассказов. Нужно было писать. Причем с натуры.
На реке Булавин
Куприн был молод — ему только исполнилось 26 лет, и он легко брался за новое дело. Уйдя в отставку, он работал управляющим при постройке дома, выращивал табак на продажу, был певчим в церкви, играл в театре, разгружал арбузы. Полученный опыт использовал в рассказах. Вот и взявшись за повесть о заводчанах, Александр Иванович устроился заведующим учетом кузницы и столярной мастерской при сталелитейном и рельсопрокатном заводе в Волынцеве — так еще назывался Петровский завод (ныне Енакиевский металлургический). Здесь он проработал с августа по декабрь 1896 года.
Поселился в одном из заводских домиков для специалистов. Писательница Валерия Даувальдер в мемуарах «Жизнь — любовь» предположила, что его дом стоял на берегу енакиевского озера, которое не сохранилось. В «Молохе» он так описал вид из окна своей квартиры: «Небольшое квадратное озеро, окруженное точно рамкой косматыми ветлами, с их низкими голыми стволами и серой зеленью».
За полгода в Енакиево он написал девять очерков и рассказов. Один из них, «На реке», вышел в октябре 1896 года в газете «Киевское слово». В нем автор описал ловлю раков на реке Булавин у Енакиево: «Ночь была так черна, как бывают только черны жаркие безлунные июльские ночи на юге России. В неподвижном, точно ленивом воздухе стоял тягучий, сладкий аромат резеды, наполнявшей палисадник, и нежный, но приторный запах цветущей липы».
Краевед Галина Абрамова считает, что Куприн мог ловить раков вместе со старшим сыном помещика Тимофеева и служившим у него стариком Емельяном Ивановичем. Последний и рассказал писателю легенду о том, что речка названа в честь атамана Кондратия Булавина, восставшего в 1708 году против царя Петра Первого.
«Неправда, что его в Москве четвертовали, потому что в Москву привезли не его, а какого-то другого казака. А самому Булавину Господь придумал другое наказание… Говорят, что ангелы Божьи схватили разбойника на руки, вынесли из огня и заключили в глубокую подземную пещеру около Галочьей Скельи (вероятно, речь о современном заказнике „Балка Скелевая“ возле Енакиево — прим. ДАН)… И должен Булавин в той пещере… сидеть до второго пришествия», — записал Куприн.
И все же главной его работой в этот период стала повесть «Молох». Журнал «Русское богатство» опубликовал ее в декабре 1896 года.
Всепожирающий Молох
«— У нас при шести домнах будет занято до тридцати тысяч человек… Тридцать тысяч человек, которые все вместе, так сказать, сжигают в сутки сто восемьдесят тысяч часов своей собственной жизни, то есть семь с половиной тысяч дней, то есть, наконец, сколько же это будет лет?
— Около двадцати лет, — подсказал после небольшого молчания доктор.
— Около двадцати лет в сутки, — закричал Бобров. — Двое суток работы пожирают целого человека. Черт возьми! Вы помните из Библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне приносили своим богам человеческие жертвы? Но ведь эти медные господа, Молох и Дагон, покраснели бы от стыда и от обиды перед теми цифрами, что я привел».
Этот разговор происходит в «Молохе» между инженером Бобровым, в котором легко угадывается сам Куприн, и доктором Гольдбергом — его прототипом называют старшего врача Петровского завода Карла Вегнера, дружившего с писателем. «Около двадцати лет в сутки», — такой расчет ужасает обоих: «Хороша, нечего сказать, ваша цивилизация, если ее плоды исчисляются цифрами, где в виде единиц стоит железная машина, а в виде нулей — целый ряд человеческих жизней».
Литературный «Молох» написан под впечатлением от трех заводов Донбасса — Юзовского, Дружковского и Петровского. Боброву он представляется железным чудовищем, которое пожирает «серых тружеников». Этот мотив появился у Куприна еще раньше, вот как он описывал увиденное из окна гостиницы «Европейская» в очерке «Юзовский завод»: «Огни коксовых печей тянулись длинными правильными рядами; иногда один из них вдруг вспыхивал и разгорался, ал один из владельцев предприятия, миллионер Василий Квашнин. У него огненные волосы, точно пламя в доменных печах, ноги колосса, безразмер точно огромный красный глаз. Казалось, гигантский апокалипсический зверь ворчит там в ночном мраке, потрясая стальными членами и тяжело дыша огнем».
В повести воплощением этого чудовища стный живот, лицо с обвисшими щеками и тройным подбородком. Его образ, считается, списан с члена правления Русско-Бельгийского металлургического общества, промышленника Николая Сущова.
На заводе о Квашнине говорят с придыханием. Мол, такая власть, такие деньги. Рассказывают о его причудах: например, что в Петербурге он принимает подчиненных, лежа в ванне, в воде по горло. Он приезжает на завод с инспекцией, и ему, как мифическому дракону, преподносят красавицу Нину Зиненко, готовую стать любовницей богача ради безбедной жизни. Объявление об этом прерывает поднявшийся на заводе бунт.
Многие эпизоды повести напоминают газетные репортажи и перекликаются с написанными в то же время очерками Куприна, прежде всего с «Юзовским заводом». Критики хорошо приняли «Молох», прежде всего отмечая достоверное описание заводской жизни.
Заступник
Куприн не скрывал ненависть к иностранным «акционерным компаниям, полонившим и продолжающим полонить Донецкий бассейн». При этом его тексты полны сочувствия рабочим, горнякам и металлургам. «Лаврские богомолки, без сомнения, имеют очень слабое представление об аде, не видав ни разу сварочной печи», — писал он в очерке о Дружковском рельсопрокатном заводе.
Полон боли рассказ «В недрах земли» о двенадцатилетнем Ваське с «совершенно черным от угольной пыли лицом, на котором наивно и доверчиво смотрят голубые глаза». Мальчик наравне со взрослыми трудился в шахте и спас своего товарища Ваньку Грека во время обвала. «Положительно всех ипохондриков, меланхоликов, неврастеников… я советую докторам отправлять на полчаса в глубокие шахты. Поднявшись наверх, эти бедняки, наверно, горячо обрадуются кусочку зеленой травки, освещенной солнцем», — язвил Куприн в «Юзовском заводе».
В 1897 году писатель переехал в Полесье, где стал управляющим имением. Доказательств того, что он снова посещал Донбасс, нет. Но в Енакиево уверены: Александр Иванович бывал здесь зимой 1915 года.
Он не принял Октябрьскую революцию, его обвиняли в связях с эсерами, подозревали в причастности к убийству большевика Володарского и даже арестовывали. Осенью 1919 года, когда в Гатчину, где жил Куприн, вошли белые, он стал редактором белогвардейской газеты «Приневский край», поддерживал провалившееся наступление генерала Юденича на Петроград и в итоге оказался за границей: сначала в Ревеле (Таллине) и Гельсингфорсе (Хельсинки), затем — в Париже.
К донецкой тематике Куприн вернулся в 1928 году, написав статью «Донбасс» в поддержку фигурантов «Шахтинского дела» — судебного процесса над группой из 53 руководителей и специалистов советской угольной промышленности, которых обвиняли во вредительстве и саботаже. «Сквозь балаганную, игрушечную, лучинную, аляповатую постройку внешнего правосудия видны мрачные кровавые кулисы, страшные огни и орудия застенка. Там, в проклятой тьме, в сущности, и ведется весь процесс, вся подготовка к заранее известному приговору», — писал Куприн.
Он считал, что обвиняемые горняки оговаривают себя под давлением следствия, и называл «дело Донбасса» «ужасным насилием». Возможно, его голос услышали. Сталин выступил против расстрела «вредителей», но пять человек, четырех инженеров и служащего, все же казнили. С мнением Куприна в итоге согласятся, но слишком поздно: лишь в 2000 году Генпрокуратура России заключила, что в материалах «дела» не было доказательств для признания обвиняемых виновными, и признала их подлежащими реабилитации.
Дорога домой
Тэффи писала, что в эмиграции Куприн постоянно был в долгах, в нищете. Много и шумно пил, будто заполняя брешь. «Живешь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди памятников величайшей культуры, — писал он во Франции. — Но все точно понарошку, точно развертывается фильма кинематографа. И вся молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни России, а только черную дыру».
Советские власти то и дело звали Александра Ивановича на родину. Обещали условия для работы и лучших врачей — писатель был тяжелоболен, жена водила его под руку. В 1937 году она и уговорила супруга вернуться в Россию. «Потом мы читали в советских газетах о том, что он говорил какие-то толковые и даже трогательные речи. Но верилось в это с трудом. Может быть, как-нибудь особенно лечили его, что достигли таких необычайных результатов?», — удивлялась Тэффи.
В России он прожил чуть больше года и умер в августе 1938-го. В Донецке и Енакиево в его честь назвали улицы. А старожилы Хацепетовки (Углегорска) еще долго вспоминали, как молодой Куприн приезжал на ставок и подолгу сидел на берегу, беседуя с детворой.
Илья Баринов